Отправлено: 22.11.05 18:47. Заголовок: Самоощущение в Городе
Как красиво …. Снег на ветках… Крыши домов, душевная песня, нежный , любящий Муж.. СЧАСТЬЕ… Как донести хотя бы для брата моего? Запах ладана, деревенская банька, лесная дорога, опёнок, куст смородины, дождь долго –долго … и теплая печка, и сын. Икона и исповедь, ТЫ всё знаешь, БОЖЕ.. я маленькая, грешная…, но настоящая.
Мне кажется в детстве Вы жили в деревне. Люди пожившие в деревни и люди всю жизнь прожившие в городе совершенно различны. Они мыслят по разному! Они чувствую по-разному! В общем, жалею тех кто никогда не рос в деревне.
Ярополк, я не жила в деревне в детстве, просто летом отдыхала, но.. не замечала, не ценила ту красоту, которая окружала меня. Просто, живя всю жизнь в городе, особенно последние 4 года, я так остро почувствовала, что настоящая жизнь именно в деревне. Там все отношения правдивые и нет ничего наносного, никто из себя никого не строит.
Во многом с Вами согласен, Mилocлaвa, но не место красит человека, а человек место. И в деревне можно лишь пить горькую и ругать всё на чём свет стоит. Видел таких, хотя в деревне ни рос, ни жил, а лишь гостил. Природа, сознание, что всё зависит от тебя, от твоей силы и трудолюбия, любящая семья, Вера - это прекрасно. Может так и бывает иногда, где-нибудь на крошечном хуторе, а обычно как всегда: соседки-завистницы, дружки-алкаши - болото, затягивающее неземетно и исподволь. Только сильный человек может вырваться, противостоять. Ещё более сильный повести за собой... Не получается тихой идилии, везде борьба. Особенно сейчас.
цитатаИ в деревне можно лишь пить горькую и ругать всё на чём свет стоит.
Справедливое замечание. Хотя, я почему-то уверена, что Милослава (очень поэтично, кстати) говорит об уединенном проживании в сельской местности, в лесу и т.п. ....
Везде борьба, конечно, главное не поддаваться чужому влиянию, действительно быть сильным (по Духу). В деревне много зависит от твоего труда, поэтому может просто "не хватить времени" на соседок-завистниц и алкашей. Да и сейчас в городе мы с мужем стараемся не общаться с людьми, которые пьют, судачат, ни во что не верят... И так, можно сказать, стараемся изолировать себя.. от грязи.
цитатаКак красиво …. Снег на ветках… Крыши домов, душевная песня, нежный , любящий Муж.. СЧАСТЬЕ… Как донести хотя бы для брата моего? Запах ладана, деревенская банька, лесная дорога, опёнок, куст смородины, дождь долго –долго … и теплая печка, и сын. Икона и исповедь, ТЫ всё знаешь, БОЖЕ.. я маленькая, грешная…, но настоящая.
Братья!Не хватает(нехватало) всеже нам женского общества в нашей и-нет компании...... Славянка нисколько не сердись,но ты была одна в нашем обществе.....
Милослава,с умилением читал первый пост,вспомнил свою Любимую,свою Маленькую Девочку.Вы с ней,думаю, похожи.
А теперь о главном. Парни!Это все хорошо и красиво,но........ Каждый нормальный мужчина хочет создать семью,хочет воспитать детей............ У сохранивших свою расовую честь(чистоту)это вообще на инстиктивном(подсознательном) уровне.Природа(проведение)заботиться о детях своих.(Вновь,возвращаясь к расовому вопросу ) Но разве время нам по деревням в покой разьезжаться??? Время нам пахать землю? Время нам думать о домашнем очаге? Сейчас(если честно) передо мной стот очень важное решение.Я очень люблю одну женщину,до слез ЛЮБЛЮ......... Но разве могу я подвергать ее жизнь опасности??? И бросить войну не в праве руССкий..........!!! Города,вот сейчас наше поле битвы.Здесь делается политика,от сюда рождается свобода................
"Я не хочу страну иную, Своих врагов нельзя прощать: Половина в ссылку, предателей судим, И в чистой Отчизне будем жить и рожать. Честь и Кровь Сохрани свою совесть, Свободу и любовь, - Вот она Русская гордость!"
И сам люблю эту песню."Белый волк" у "Банды Москвы" слышал? Хорошая была команда,жаль,что распалась.
Раненный Белый волк гордо поднимается в гору, Он прошел огонь жестокой войны, Великий Арий не дал убийцам врагам фору! Волк пришел обьявить,что люди спасены!
Сколько еще предстаит нам Великих сражений? Сколько еще будет литься арийская кровь? Славяне строят эпоху белых свершений И не станет врагов на руSSкой земле вновь!
цитатаНо разве время нам по деревням в покой разьезжаться??? Время нам пахать землю? Время нам думать о домашнем очаге?
Каждому свое место, в деревне поддержка движению важна: там и укрыться можно если что, и тренировочный лагерь сделать, да мало ли... Подполье в городе имеет свои задачи, но без деревни ему тоже не выжить.
цитатаСлавянка нисколько не сердись,но ты была одна в нашем обществе.....
Бог с Вами, Дьяк! Главком не даст соврать: немало времени я потратила на походы по разным "женским" форумам и гостевым с целью привлечения к нам представительниц прекрасного пола. Слава Богу, что потихоньку на нашем форуме все налаживается.
Ополченец, полностью согласна с вами - и города нужны, и деревни. В деревню надо ехать не на покой, а на работу: налаживать хозяйство, учиться работать на земле и т.п. А в городе надо работать с людьми: открывать им глаза на многие вещи, научить людей не жизни "тела", не потаканию своим страстям, а научить жизни души, научить людей оценивать свою жизнь, а не безцельно прожигать, проживать её; ну, и конечно, организовывать людей. Славянка, я не на "женском" форуме о РИО узнала. :)
Горожанам полезно пожить в деревне. А то когда в городе отключат электричество, газ, отопление, воду, многие устремятся за город, чтобы не пропасть в городе от холода и голода. Хорошо, если опыт жизни в деревне есть. С минимальными удобствами, но с максимальной независимостью. Вода- из колодца, дрова - из леса, хлеб - из русской печи...
Кстати, необязательно в деревне --- самостоятельные пешие, байдарочные и иные походы ещё больше закаляют и добавляют уверенности в себе после преодаления маршрута. А на беззрыбье подойдёт и промто маленький старинный тихий уездный городок ---такие есть во всякой губернии!
Да, в деревне можно вырастить, воспитать наших детей в русском Духе, привить им любовь к родной земле, приучить к труду. Воспитать настоящих русских православных патриотов - достойных наших продолжателей.
В детстве помню была доброта в сердце, какая-та святая наивность. Но всё вокруг заставляло "ломать" себя, учиться быть жёсткой, порой жестокой. Не было Веры, в которую можно было окунуться с головой, отдать всё свое сердце, раскрыть в себе всё хорошее. А теперь так хочется опять впустить в огрубевшее сердце доброту, но как это сложно...
И еще, мы все хотим что-то из себя представлять, а перед Богом все равны. (я не имею ввиду святых, подвижников ) Город формирует личность, заставляет чему-то соответствовать. Надо поменять ориентиры, идеалы- на православные, а то сейчас - Разврат, Доступность, Покупаемость.
В деревне ты зависишь более от благословения Свыше и от трудов рук своих. Надо целый день трудиться, чтобы прокормить себя и семью(если таковая имеется). В городе ты на всём готовом: кран открыл, вода потекла - на колодец идти не надо; повернул вентиль - газ пошел, не надо за дровами идти и т.д. Так что город разслабляет с доной стороны, а с другой - есть дела поважнее, чем обезпечение своего дома всем необходимым. Вообще раньше город - ограждённое место, в котором сельчане могли укрыться от нападения внешнего врага. Теперь положение изменилось - горожане едут в деревню, чтобы изгнать из города внутреннего врага.
Славянка, с большой буквы, потому что слишком сильны в нынешнем обществе, а так, конечно, надо с маленькой. Город формирует нехорошую личность, космополита, гражданина мира, а деревня.. тоже может формировать, но где Эта деревня, не разваливающаяся, не погибающая, не спивающаяся? Должно возродить деревню, воспитать в ней новое поколение, которое любит свою землю. "Чему-то соответствовать.." Да именно так, приходишь на работу, пьешь со всеми чай, моешь кости знакомым, хотя и не хочешь этого делать, смотришь фильм, потому что все уже посмотрели,...короче соответствуешь, загоняешь свое Я далеко, а снаружи общественное Ничто и Никак, без своего мнения. Надо ехать в деревню, чтоб изгнать из себя общественность, стать самим собой, стать сильным.
Убить в себе жида и дракона возможно в любом месте. Надо только надеяться и верить несомненно в помощь Божию. А за город выбраться не для гулянок, а для того, чтобы уединиться в себе, побыть в тишине, чтобы услышать себя. А разобравшись с собой и выяснив свои недостатки, отправиться восполнять себя в какую-либо Богом благословенную Обитель - душу лечить.
Ополченец, вы правы, убежать на свою землю невозможно. Каждому своё : кому чурок из наших городов и весей изгонять, а кому растить смену, воспитывать воинов, тружеников, монахов.
В тыл ,с поля боя.Наша война в городах.Разумеется этот вопрос стоит и в деревнях,однако совершенно очевидно,что места скопления окупантов(а следовательно и наиболее сильного давления на русских) это города.........................
Получается, что главное "самоощущать" себя русским, православным, сильным духом человеком. Где угодно: в городе, в деревне, в Антарктиде или Сахаре. А дело каждому найдётся.
Да, к сожалению таких примеров очень много. Самое страшное, что черножопые гавнюки входят во все властные и силовые структуры Москвы и др.крупных городов и населенных пунктов.Они получают "зеленй свет" и надежное прикрытие своим выходкам. Гидра хорошо укоренилась, но я верю ,что мы сможем выкорчевать все эти ветвистые корни .
цитатаУбить в себе жида и дракона возможно в любом месте.
Верно, но без постоянно раздражающих и искушающих тебя людей, ситуаций и действий, сделать это намного легче. Хотя и против этого можно возразить.... Кому что ближе, я думаю. Война в городах - дело важное, но ведь не всем воевать, кому-то надо хлеб растить и детей рожать, иначе ради кого воевать будем? Кому дальше жить на земле Русской? Поэтому, что город, что деревня, что лес, что степь - все хорошо, когда есть Вера в душе, Любовь к Отечеству в сердце, Надежда на победу - и всем управляет Господь.
цитатаВера в душе, Любовь к Отечеству в сердце, Надежда на победу - и всем управляет Господь
А ещё София - премудрость Божия - "желание премудрости возводит к царству". (Прем, 6; 20) Каждому - своё! НО: В городе - война практически одиночек, ибо воинов меньше чем врагов. За городом воинов также мало, но и врагов меньше. А если скрыться в обитель - там воинов Христовых больше, а врагов совсем мало. Всё дело в том, когда воин будет готов сразиться в реальном бою против десятка врагов. Для Александра Васильевича десяток врагов не был помехой, ибо после Литургии да принятия Святых Даров, кто может быть против нас, если Бог за нас?
цитатаЗа городом воинов также мало, но и врагов меньше
Враги бывают разные. Вы же говорите исключительно о врагах во плоти, так сказать. Где больше уединения, там больше других врагов.....Православный борется не против "крови и плоти", но в первую очередь с "князем мира сего"и его слугами. Таким образом, все-таки лучше сочетать одно с другим, но каждому в свою меру. Вот поэтому, споры о предпочтении города или деревни (или хуторского уединения) не имеют смысла. Идеал Христов один для всех. А так - все правильно.
К человечеству незаметно подкралась беда, которая грозит снести его с лица земли в течение всего нескольких поколений. Суть ее - лавинообразный переход людей в XX веке (особенно на протяжении второй половины века) от традиционного сельского образа жизни к современному городскому. Нельзя забывать, что нет воспроизводства - нет человечества. История знает немало примеров, когда в этом процессе происходил сбой. И в каждом случае соответствующая популяция переставала существовать. Самый близкий по характеру пример - судьба Древнего Рима. Только на сей раз речь идет о судьбе человечества в целом.
Душа просит простора, широты, дали, раздолья... А в городе выйдешь на улицу и взгляд твой упрётся в соседний дом, зайдёшь за дом - увидишь проспект, автобусы, машины, люди, люди, люди бегут, торопятся, нервничают, раздражаются. Кого-то случайно толкнули и вот уж и скандал, кто кого перекричит, кто кому больше нахамит, потом разходятся с тяжёлым чувством оскорблённого достоинтва или тихого злорадства. Суета. А в деревне, ну, случайно наступил на грабли, так сам виноват; пошёл на озеро, сел с удочкой, успокоился, сидишь любуешься природой. Тишина.
Даже с точки зрения сугубо практической: в городе в два счета можно потерять работу, жилье, учебу - и вот ты с семьей бомж или около того. На земле даже при полном неурожаеи падеже один лес, луг да речка прокормят. Это неоспоримый факт. И необязательно даже при этом сушить дождевых червей, как биологи советуют...
Сидишь как в коконе, в капкане, бегаешь на работу, учёбу, в гости, думаешь, что всё просчитано, всё хорошо, ничего не случится. Но вдруг теряешь работу, с учёбы выгоняют, друзья заняты своими делами и ты один на один со своей бедой. И тут-то и понимаешь, насколько беззащитен в этот огромном городе, где ты никому не нужен.
вдруг теряешь работу, с учёбы выгоняют, друзья заняты своими делами и ты один на один со своей бедой. И тут-то и понимаешь, насколько беззащитен в этот огромном городе, где ты никому не нужен
Что же это за друзья такие? Может и не друзья вовсе? По большому счёту ты нигде никому не нужен. В городе в особенности. В деревне, конечно, нужен. В первую очередь односельчанам - ты для них интересный повод поговорить о тебе, посплетничать. Ты всегда на виду. Все местные бабушки рассказывают о тебе внукам.. А местная администрация старается тебя не замечать и очень удивляется, увидев тебя в добром здравии и прекрасном настроении...
Да уж, везде свои трудности. Легко будет только в Царствии Небесном, если сподобимся. А город или деревня - это уж каждый сам для себя выбирает, что душе ближе. Главное, чтоб не вышло так, что если в городе плохо, значит на селе должно быть хорошо... Глядь, а там ещё хуже. И что потом делать? Лучше всего сначала попробовать, а потом делать выводы.
ДЕРЕВЕНСКОЕ ЧАЕПИТИЕ Кто сказал, что пить чай по-русски — это обязательно «вприглядку» и со свистом? Кто придумал, что нынче русские должны непременно пить чай с молоком, как англичане, а само молоко только двухпроцентное, как любят американцы? А я предлагаю, давайте, родные мои, посидим за чаем в прежней русской избе, где стены и потолок сияют янтарем, а пол отмыт до белизны и устлан яркими половиками. Стол стоит в углу возле лавок. Лавки пристенные широкие, прочные. Сидеть на них спокойно и удобно. С других сторон ставят перекидные скамейки. В каждой избе есть еще и девичья скамейка, но она к столу не годится — на ней девки с прялками сидят. А вот стульев нет. Стулья — изобретение немецкое, появились у нас со времен Петра, и слово это по-русски звучит почти так же, как по немецки: stul.
Но, соловья баснями не кормят, прошу к столу. Русский стол накрыт чистой белой скатертью, на голый стол еду не ставили. Вот и Борис Щергин в рассказах о поморах пишет, что на промыслах в летних становищах жили одни мужики: на стенах — сажа, но без чистой, хотя бы холщевой скатерти, помор за стол не сядет.
Итак, все сели за стол? Всем места хватило? Ну, в тесноте — не в обиде. На подносе кипит-пыхтит самовар. Поднос необходим: из самовара через решетку может выпасть уголек и прожечь скатерть, да и из краника может брызнуть, когда чай наливаешь. Самовар начищен до блеска. Труба прикрыта крышкой, лишь маленькая щелочка оставлена. Она позволяет проникать к углям воздуха ровно столько, чтобы самовар во время чаепития шумел, пел, попискивал, но ни в коем случае не заглох. На столе посуда так и переливается золотом, синью небесной, яркой зеленью, белизна только внутри чашки — любили наши предки красивую яркую посуду. Под стать чашкам и чайник заварной на самом верху самовара на конфорке красуется.
А вот довольно широкий глиняный горшок с топленым молоком — это еще одна неизменная деталь русского крестьянского чаепития. Горшок только что из печки, молоко еще пузырится и шевелится рядом с раскаленными краями. А сверху, на густой желто-красной пенке, лежит широкая деревянная ложка. Скорее всего, уже мало кто помнит вкус и вид такого топленого молока. Поэтому решусь описать подробно его приготовление. Здесь главное, конечно, русская печка и глиняный горшок. Глиняная посуда — корчаги, горшки, кашники, кринки, плошки, топники — канцерогенными качествами не обладала, никаких отрицательных воздействий на пищеварение не оказывала. Ставился горшок в печь, когда дрова уже прогорели, жар загребён. Чуть молоко закипит, отодвигают его в сторонку. На молоке начинает подниматься пенка, и надо строго следить, чтобы она не стала коричневой, только зарумянилась. Тогда ее погружают в молоко. Так три-пять раз. Качество пенок и цвет молока зависят от того, сколько времени оно топилось в печке. Пенка разбухает, пропитывается жиром и приобретает необычайно приятный вкус и аромат.
Но вот горшочек ставят возле самовара, у которого устраивается хозяйка. Если хозяйка в солидном возрасте, чай разливает старшая невестка. У младшей же невестки самое неудобное место — на краю стола, за самоваром. Ее и не видно. Бывало, заговорится хозяйка за столом, забудет про свою обязанность, а старуха, что живет в семье «на покое», прикрикнет на нее: «Дуняха! У тебя самовар-то погаснет. Подложи-ка угольков!» Спохватится Дуняха, заглянет в трубу и подкинет холодных углей на один, оставшийся там красненький. Самовар сразу начинает шуметь. «Ишь, угодничек-то наш снова запел», — удовлетворенно замечает старуха.
Чай подавался прежде всего хозяину, а если в доме гость — то ему. Сначала в чашку льют две-три ложки молока, потом чай по вкусу, а остальное доливается кипятком. Заварной чайник сразу доливают и ставят на конфорку. К утреннему чаю всегда подается горячий пирог. Пусть ржаной и начинка картофельная, но обязательно пирог. Любимыми были пироги с крупой. Обычно это была овсяная крупа домашнего помола. Крупу насыпали в кашник, заливали кипящим молоком, закрывали крышкой и ставили на теплую печку. Крупа разбухала и пропитывалась молоком. Перед тем, как выложить ее на тесто, подсаливали и разводили густой сметаной. В жаркой печи крупа в сметане кипела, покрывалась румяной корочкой, заплывала по верху маслом.
Так чаек не спеша попивается и беседа не прекращается. Своя семья не мала была, да и гость за столом может оказаться. Самовар большой — всем хватит. А не хватит, еще поставят. Пьют, потеют, полотенцем утираются. Оба конца на ладони берут и вытирают лицо, шею и даже взмокшие волосы. О таком чаепитии сами же и говорят с юмором: «Ничего, попили чайку: самовар до поту, да самовар после поту». Не по этой ли причине не знали русичи ни болезней почек, ни остеохондроза.
Насладившись чаем, чашку опрокидывают или кладут на бочок на блюдце и отодвигают. Чаепитие закончено.
Анна СУДОМОИНА, для «Православного Санкт-Петербурга»
ТРОИЦКИЕ ИГРЫ Вся юность и молодость моих родителей прошли еще до революции. Моя мама и тетушка проводили время так же, как их бабушки и прабабушки. Воспитывала их бабушка Ульяна Степановна, которая родилась в 1845 году. Я с удовольствием слушала их рассказы. Один из таких, записанных по горячим следам, рассказов я хочу предложить читателям. Накануне Троицы, в субботу, ходили венки завивать. Сначала дома все дела сделаем - выстираем все, до последней тряпочки, полы намоем до самой улицы. За день управимся, а вечером идем венки завивать. Идем полем, возле реки, где березки. А за нами парни с гармошкой. Нагуляемся, напоемся, беремся венки завивать: на молодой березке из сучка со всеми ветками скручиваем петлю и перевязываем лентой.
Утром в Троицу все шли в церковь. Троицкая обедня длинная. Даже поговорка была: это дело длинное, как Троицкая обедня. У батюшки много веток наготовлено. Накропит и каждому по веточке даст.
После обедни ездили иногда в Павлов монастырь, а из монастыря - в Дор, там бабушка Ольга и другая родня. В первый день Троицы "основа" в Коккореве. В основу на гуляньях народу сотни большие. Деревню к этому дню девицы всегда подметали.
Из рассказов моих тетушек я поняла, что "основа" - это большой хоровод. Девушки становились в хоровод и начинали петь песни. Постепенно к ним присоединялись все новые и новые. Присоединялись и "женихи". Если девицы становились куда придется, то парни выбирали, с кем встать рядом. Тут можно было и словом перемолвиться и ручку пожать. Особо щепетильные девицы не позволяли взять себя за руку: подавали парню уголок платочка, а сами держались за другой уголок. Хоровод растягивался во всю длину деревни, и уже не слышно было, что поют в одном конце деревни, что - в другом, а что - в середине. Во всех этих катбищах, основах, гуляньях смысл был один: дать возможность познакомиться молодым людям со сверстниками со всей округи, а не ограничиваться только своей деревней. Здесь, как и зимой на катбищах, по всей улице возле домов толпились родственники. Они зорко следили, кто и кем заинтересовался, узнавали, чей это сын, чья дочь. Обсуждали: "Не по себе дерево ломит!" - или: "Парень-то хорош, да порода больно худая!" - или: "Николай-то наш какую квашонку приглядел и не отходит!"
В понедельник, после Троицы, в Духов день, шли ломать венки. Каждая свой ломает и бросает в реку. Смотрели, далеко ли уплывет, к какому берегу прибьется. Пели песни. Определенных не придерживались. Но чаще других пели:
Плела девица венок, в реченьку бросала. На чужой стране дружок, как живет, гадала. Или любит, или нет девицу младую, Или, может быть, давно полюбил другую. Закружился мой венок, под водою сгинул.
Видно, бедную, меня молодец покинул.
Все праздничные дни заканчивались вечеринами. Вечерина, или гулянье - это танцы. Летом гулянья происходили в завознях. Там пол гладкий, без щелей. (Завозня - это большой сарай для телег и саней.) Если на вечерину шли в другую деревню, с собой несли узел с нарядами. Узел большой, несли на голове, так меньше сомнется. Заходили к знакомым, оставляли наряды и шли на вечерину. Потанцуют какое-то время, идут переодеваться. За вечер обычно раза четыре переодевались.
В праздничные дни и в воскресенья даже летом не работали. Молодежь собиралась у девичьих качелей. Девичьи качели были большие, высокие. Строили их парни на свой высокий рост. Утром в праздничный день девицы напьются чаю и выходят к качелям. Качаются тихонько и песни поют. Парни выходить не торопятся, цену себе набивают. Надоест девицам качаться, соберутся в ряд по три-четыре, по деревне идут и опять песни поют. В каждой деревне были хорошие голоса. Любили петь и умели. Хороших певиц там называли голосенами.
Девичьи качели были для детей недосягаемы. Далеко не каждая девица могла сесть на эти качели самостоятельно. Иногда бои разгорались за право посадить на эти качели какую-нибудь Дуняшку. На этих качелях самостоятельно можно было выкачиваться только стоя. Но так качались только парни. Порой летали выше переклада. Девиц же усаживали на доску двоих, а то и троих. Выкачивали с помощью веревок: два парня, каждый со своей стороны, захлестывал веревку за релину и начинали раскачивать. Чем выше взлетали качели, тем длиннее отпускали веревку и сильнее дергали. Девичьи пестрые подолы, как цветы, распускались в небе то с одной, то с другой стороны качелей. А смеху, а визгу сколько!
У качелей собиралась только молодежь. Из семейных могла выйти к качелям разве что молодушка с ребенком. Ее обступали подружки-ровесницы. Но обращались к ней уже не как прежде. Теперь она им не была ровней, у нее другое положение, другие права и обязанности.
- У свекрови, что ли, отпросилась?
- Сама предложила.
- Знать, хорошо живете.
- Не жалуюсь.
Могла приковылять к качелям и старая старуха, но не всякая, а излишне любопытная.
Солидные семейные люди в воскресенье или праздничные дни собирались на бревнах. Всегда у кого-нибудь в деревне с зимы были заготовлены бревна и лежали на солнышке на просушке в стороне от дороги. Первыми выходили мужики. Пока бабы доделывают свои утренние дела, мужики уже успеют обсудить свои солидные мужские проблемы. Соберутся вместе, тоже песни поют. Любил русский народ петь. В песне душа отдыхала, тоска истаивала, обида отступала. Человек начинал если не понимать, то чувствовать ценность жизни самой по себе.
РУССКИЙ ПРОМЫСЕЛ -Пра-прадедушку моего звали также заковыристо, как и меня - Пудовей, или Пуд Рязанец. Под стать имечку и жизнь у него сложилась. Бывало, топор за пояс - и на заработки дома-терема ставить. Всю Россию-матушку прошел, а богатым так и не стал: карманы с дырками были. Одно время вдали от дома Пуд Рязанец совсем обнищал. Вот городские босяки и подговорили его заняться "русским промыслом" - воровством. Вот зашел Пуд Рязанец в деревню, остановился у крайней избушки, помолился Богу, как его босяки научили: "Господи, прости, в чужой дом впусти. Помоги нагрести и вылезти!" Заходит в избушку, глядит, ребятишки на лавках спят, посапывают. А хозяйка уже проснулась, кашу варит. Ну, Пуд не растерялся, спрашивает:
- А где хозяин? (Вроде бы он его знает.)
- Да на русском промысле, - хозяйка отвечает.
- Как? - удивился Пуд. - Значит, и вы русским промыслом занимаетесь?
- А чем же еще, кормилец? У нас вся деревня русским промыслом занимается. Тем и живы.
- А где он промышляет?
- Да как выйдешь за околицу, так и увидишь его.
Вышел Пуд Рязанец за деревню, а мужик возле большой дороги поле пашет… Стукнул тут себя по лбу Пуд Рязанец и отправился в родное село, стал заниматься настоящим русским промыслом: землю пахать да хлеб растить. А в свободное время брал в руки топор и вырубал из липовых чурок такие затейливые игрушки, от которых самые грустные ребячьи глаза начинали светиться, как звездочки вечерние.
Когда-то на Руси, сообразуясь с указанием Божиим, платье носили и женщины - до пят, и мужчины - до колен, и непременно препоясывались. Пояс - обязательная часть одежды у всех славянских народов. Ходить без пояса считалось неприличным - особенно молиться Богу и спать без пояса, как без креста, считалось недопустимым. Только просватанной девушке допускалось не подпоясывать сарафан, но и у них пояс обязательно был на нижней рубахе. Особенно велико было значение пояса у восточных славян, пояс давался каждому при крещении и ходить без него было грехом. Даже деревенские ребятишки бегали зачастую в одних рубахах… но обязательно с поясом. Препоясать сердце от низа - значит отделить умную часть тела от неумной. Ведь человек стремит свой век в вечность, пока чело духоносно, и умная часть главенствует. Распоясать человека - значит, его обезчестить, недаром о глупом взбалмошном задире и буяне говорят: "Совсем распоясался человек". Кроме того пояс, по народным представлениям, увеличивал силу мужчины-воина. А красный пояс, подаренный женой мужу, охранял его от лихого ока, наговора и чужих жен.
Особо украшенные пояса были обязательны для жениха и невесты. Они служили и отметкой свадебных чинов - их повязывали через плечо. Поясами же одаривала невеста участников свадьбы. И именно пояс кидали на рушник, на котором стояли в церкви брачующиеся. А матери благословляли молодых не только хлебом, но и поясом, положенным сверху. Широкое распространение у восточных славян имело связывание невесты и жениха кушаком, что символизировало неразрывную связь. В XIX веке появился новый обычай - вместе с поясом жених повязывал суровую нитку сорока узлами (что имело охранное значение) и Богородичными молитвами о деторождении, вплетенными в каждый узелок. Дарение девственного пояса было также связано с обрядом пожелания детей.
Передо мной старая тетрадь, исписанная летящим маминым почерком, со вклеенными в нее пожелтевшими фотографиями и карандашными зарисовками. Мама исполнила мою давнюю просьбу: написала о своем детстве, о родичах. Мне всегда хотелось узнать побольше о моих дедах и прадедах, об их жизни; и еще я поняла, что это необходимо сделать для моей подрастающей дочери. Но когда я стала читать написанное, постепенно стали меняться мои школьные представления о прежних временах. Я вдруг поняла, почему мама раньше почти ничего не рассказывала о своем детстве, почему мой отец-фронтовик не любил вспоминать военные годы, никогда не ходил смотреть фильмы "про войну", и еще многое-многое другое… В чертах повседневной жизни моих родных, о которых сохранилась семейная память, неожиданно проступает нечто большее — ход истории… Вот только исторические сведения, почерпнутые мною ранее из различных источников, не увязываются с маминым рассказом, достоверность которого для меня очевидна. Мелкие подробности быта и событий, о которых упоминает мама, а может быть, именно они, очень убедительны своей безхитростной простотой. От этих трогательных мелочей душа плачет и радуется, обретает способность различать добро и зло, и тают в ней нагромождения ложных убеждений и понятий, так долго внушаемых.
Мама родилась в крестьянской семье и первые десять лет своей жизни, с 1921 по 1931 год, прожила в родительском доме. Дом жил степенной нехлопотливой жизнью, сохраняя уклад и порядок дореволюционных времен. Все в нем было устроено просто, удобно и красиво. Внешние устои отражали внутреннюю суть обитателей дома: все было строго подчинено их трудовым и духовным нуждам. Удивительной для меня новостью оказалось, что бедности и нужды в доме не было, крестьянская семья жила в достатке, трудом добывая все необходимое. Из поколения в поколение передавались навыки ведения крестьянского хозяйства, секреты ремесел, которыми занимались зимой. Труд был привычкой, необходимостью и радостью. Но сутью всего строя жизни в семье была вера православная, это проявлялось в устройстве дома, во взаимоотношениях между членами семьи. Из маминых воспоминаний я выбираю странички о ее жизни в отчем доме:
"У кого детей много, тот не забыт от Бога"
"Мое детство прошло в Тверской деревне. Летом папа — Василий Иванович и мама — Ирина Ивановна занимались крестьянским трудом, зимой шили обувь, и папа возил ее продавать в город. У нас был твердый уклад семейной жизни, в основе которой лежал труд. Но глубинным, невидимым стержнем жизни нашей семьи были вера, молитва и любовь. Нас у родителей было трое: мой старший брат Коля, моя младшая сестра Оля и я. С раннего детства нас приучали к порядку: в одно время вставать, ложиться спать, отдыхать, играть. Все наши вещи лежали, стояли, висели на своих местах. Папа сделал нам маленькие грабли, цеп, ворошилки, чтобы удобно было работать: мы помогали сушить сено, жать рожь, овес, копать картофель, молотить цепами снопы.
"Двор, что город, изба, что терем"
Жили мы в двухэтажном бревенчатом доме, обшитом тесом и покрытом железной крышей, которые были выкрашены в темно-красный цвет, а резные наличники — в белый. Двухэтажные дома в нашей деревне не были редкостью. Только несколько семей жили бедно. Хозяин одной из них, я помню, целыми днями сидел на завалинке и играл на гармошке. А некоторые семьи еще не успели встать на ноги, потому что у них было много маленьких детей.
В нашем доме было три входа: один — парадный, с двустворчатыми дверями, с широкой лестницей, ведущей на второй этаж; второй — с противоположной стороны с такой же лестницей. Перила на лестницах поддерживались фигурными столбиками, которые мне часто приходилось мыть. Третий вход был через голдарейку — большую открытую веранду под общей крышей дома. Второй этаж делился на две половины: летнюю и зимнюю. Наверху — парадные комнаты с изразцовыми печами, отдушины на которых закрывались медными крышечками, начищенными до блеска, висевшими на цепочках. В летних комнатах стены были деревянные, вытесанные, желтые: остальные комнаты — внизу и наверху — оклеены светлыми обоями с золотыми разводами. В летней половине висели тюлевые занавески, в зимней — белые с кисточками. Столы наверху покрывались белыми скатертями. Комнаты внизу содержались попроще, столы накрывали клеенкой, темные занавески спускались на всю высоту окна. Здесь принимали странников и нищих, им стелили свежую солому, давали домотканые простыни, одеяла, подушки.
Во всех комнатах на божницах стояли иконы в киотах, украшенные восковыми цветами, белыми льняными полотенцами с вышивкой и кружевом. Перед иконами горели лампады. В зале висела большая фотография Иоанна Кронштадтского в раме под стеклом и три картины, объединенные одним евангельским сюжетом: Голгофа. В доме были книги, больше религиозные: Библия, Евангелие на русском и церковнославянском языках, Закон Божий, книга о Страшном Суде, жития святых, молитвословы, календари церковные, святцы. Помню книгу об Иоанне Кронштадтском с красивыми портретами и цветными иллюстрациями. Были географические книги с картинками, мы с сестрой любили их рассматривать. Папа с мамой читали книги по праздникам, а иногда рано утром и вечером.
У нас, детей, был деревянный сундучок с игрой: выточенные из дерева посеребренные и позолоченные человечки, церковь, ворота, ограда, колокольня. Можно было составить церковный приход.
Лишних вещей в доме не было, но в буфете стояла фарфоровая посуда для гостей, а на столе — большой самовар на красивом подносе. В праздники на стол ставили медную полоскательницу для рук. Гостям подавали льняные вышитые полотенца. В будни же ели из общей, чаще всего глиняной посуды. Бывало, едим суп, а мясо никто не вылавливает, пока папа не скажет: "Таскать!"
"Дом не велик — да лежать не велит"
К коридору первого этажа примыкал хлев во всю длину дома. Туда можно было пройти, не выходя на улицу. В хлеву стояли — лошадь, корова, там же размещались овчарня и курятник. Свиней не держали. Зимой для новорожденного теленка разбирали несколько половиц в углу прихожей, и он там жил в тепле первое время.
Перед домом находился палисадник, огороженный темно-красным штакетником с резным верхом. Здесь росли рябины, сосны, кусты сирени и две березы, между которыми висели качели для детей. До сих пор запах цветущей сирени из детства — мой любимый запах… За домом стояли баня с двумя предбанниками и дровяник, дальше начинался сад. Между яблонями укрылись ульи и домик, где хранилось все необходимое для ухода за пчелами: рамки, сетки, дымарь. В уголке сада между двумя соснами были посажены лесные ягоды: брусника, черника, земляника, клюква, малина. Мы, дети, очень любили этот уголок. За садом выстроились сарай, амбар и житница. Был у нас и хороший погреб для хранения летом молока, мяса, масла. В конце зимы его заполняли кусками льда. Погреб был с крышей, дверью, вниз вела лестница.
"Не по дому господин, а дом по господину"
Папа был труженик: он умел пахать, косить, делать сани, плести корзины и лапти, шить обувь. Для того, чтобы сшить хорошие сапоги, говорил папа, сапожник должен знать 99 операций. Вопреки расхожему мнению, что "сапожник ходит без сапог", наша семья носила удобную красивую обувь, которую шил папа. Слова "пьет как сапожник" тоже были не про папу и вызывали у меня удивление. В деревне папу уважали, звали по имени-отчеству, он был церковным старостой. Папа был умным, трудолюбивым, умел слушать собеседника, понимал добрую шутку. В доме никогда не употребляли бранных выражений, даже слов "дурак" и "черт".
"Хозяюшка в дому — оладышек в меду"
Дом содержался в чистоте и порядке: мама вставала рано утром, кормила животных, доила корову, топила русскую печь, готовила завтрак, обед и ужин. Я и сейчас удивляюсь, как только мама успевала все сделать. Она была хорошей хозяйкой: готовила, вязала, вышивала, косила, помогала папе в сапожном деле, обшивала всю семью. Папе и моему старшему брату она шила рубашки и штаны, нам с сестрой — платья, белье и даже пальто. А папе с мамой пальто шили настоящие портные и жили в это время у нас. Потом шли обшивать соседей и жили уже у них. Конечно, пока мы были маленькие, маме трудно было управляться одной, поэтому на лето брали работницу. Работала она вместе с мамой, ели мы за одним столом, жили как одна семья. Я помню двух таких женщин-карелочек, Шуру и Лену, работавших у нас в разное время. Приезжая на заработки, они старались попасть именно в наш дом.
А еще мама хорошо знала Библию, и в праздничные дни рассказывала соседкам разные истории из Книги книг. Рассказывала как сказительница, протяжным голосом. Мама знала много сказок и стихов, помнила наизусть молитвы и нас учила. В церковь она ходила к обедне, а мы, стоя на службе с утра, ждали, когда мама придет и принесет нам испеченные рано утром пирожки.
Папа очень жалел и берег маму. Они жили в большом согласии и были для нас идеальным примером семейной жизни. Мы очень любили своих родителей и слушались их безпрекословно.
"Пришла беда — отворяй ворота"
В 1931 году, когда мне было десять лет, нас раскулачили: отобрали полдома, описали вещи, папу "лишили голоса", и всех нас стали звать "лишенцами". Опись проводили самые большие деревенские лодыри: вещи увезли на нашей же лошади, по дороге уронили швейную машинку и разбили. Наше хозяйство обложили "твердым заданием": присылали повестки, чтобы мы везли хлеб на приемный пункт. Бывало, папа еще не вернулся из одной поездки, а уж приносят новую повестку. Так вывезли все, даже оставленное для фуража зерно. Вскоре папу арестовали и отправили на год в ссылку, а потом в тюрьму. Но он успел отвезти нас в город. Приехали с тем, что уместилось на телеге. Нас приютила семья маминой сестры. Спасибо тете Даше и дяде Илье за это, ведь у них самих было четверо детей.
И вот мы вчетвером, без папы, стали жили в восьмиметровой комнате под лестницей, посредине которой стояла русская печь. Есть было нечего. Мама ходила на базар и выменивала на еду вещи: то блузку свою на хлеб выменяет, то ножи, то вилки, то тарелки… Все, что давала нам тетя Даша, мы съедали в одну минуту. Помню, как с сестрой грызли пыльные сухари, которые она сняла нам с чердака. За какое-то количество муки мама отдала тете Даше часики, которые берегла для меня.
В школе я сидела за одной партой с Капой — дочкой тети Даши. Капа очень хорошо одевалась, ей часто покупали новые платья, красивые шапочки и шарфики. Она носила на руке часики, те самые, которые мама берегла для меня. И хотя в глубине души, по-детски, мне это было неприятно, я не завидовала Капе. Мы смирились со своей судьбой и рады были, что нам ничего не угрожает. А с Капой мы дружили, она была моей лучшей подругой.
"Не надобен и клад, коли у мужа с женой лад"
Года через два, когда папа, уже больной, вернулся из заключения, нам стало полегче, он поступил на работу в артель обувщиков, и мы переехали на другую квартиру. Конечно, у папы с мамой болела душа о детях и они делали для нас все, что могли. Бывало, встанем утром, а папа всю нашу обувь с вечера отремонтирует, начистит до блеска и поставит в рядок перед входом. Моей подруге, которая заходила за мной по дороге в школу, очень нравилось, как заботится обо мне моя мама. Она говорила, что ее родители так о детях не безпокоятся…
Я думаю, что папа с мамой верно понимали многое из происходящего и стойко переносили выпавшие им испытания. Помню, мы с мамой пошли на отобранную половину нашего дома, нам разрешили забрать часть вещей, а там уже устроили "красный уголок" и повесили большой портрет Ленина во весь рост. Мама плюнула в его сторону и сказала: "Антихрист!" В то страшное время многие поколебались в вере, но мама говорила: "Хоть режьте меня, а я все равно скажу, что Бог есть!" А однажды мама сказала мне: "Если наступит такое время, когда нельзя будет носить крест на шее, то ты себе хотя бы пуговки на платье пришивай крестиком". Каждое воскресенье и в праздники мы шли в церковь. Папа с мамой не отступили от этого правила до самой своей смерти. Спустя некоторое время после нашего переезда в город до нас дошла весть, что осиротевший без хозяина наш дом сгорел. Но хотя мы теперь были бездомные, скитались по чужим углам и голодали, я не помню, чтобы папа с мамой жаловались на свою судьбу. Мы благодарили Бога за то, что мы вместе, живы и здоровы".
† † † Я переворачиваю еще страничку. С семейной фотографии на меня смотрят спокойные и строгие глаза дедушки и немного печальные — бабушкины. Их непривычные к праздности руки неприкаянно лежат на коленях. У меня сжимается сердце: никто из них не знает того, что знаю я: семье еще предстоит принести огромную жертву. В 1939 году бабушка похоронит мужа, моего дедушку. А в конце войны она получит извещение о том, что ее любимый единственный сын Коля, служивший в танковых войсках, пропал без вести. Последнее письмо от него датировано августом 1941-го. Оно пронизано любовью к маме и сестрам. С первых дней войны он верил в победу.
…Я вглядываюсь в фотографию и мне кажется, что я должна дать ответ на вопрошающий взгляд этих дорогих мне людей. Я понимаю, что этот взгляд — не с мертвой фотографии, он уже — из Вечности. Вот только — что я отвечу?..
Передо мной старая тетрадь, исписанная летящим маминым почерком, со вклеенными в нее пожелтевшими фотографиями и карандашными зарисовками. Мама исполнила мою давнюю просьбу: написала о своем детстве, о родичах. Мне всегда хотелось узнать побольше о моих дедах и прадедах, об их жизни; и еще я поняла, что это необходимо сделать для моей подрастающей дочери. Но когда я стала читать написанное, постепенно стали меняться мои школьные представления о прежних временах. Я вдруг поняла, почему мама раньше почти ничего не рассказывала о своем детстве, почему мой отец-фронтовик не любил вспоминать военные годы, никогда не ходил смотреть фильмы "про войну", и еще многое-многое другое… В чертах повседневной жизни моих родных, о которых сохранилась семейная память, неожиданно проступает нечто большее — ход истории… Вот только исторические сведения, почерпнутые мною ранее из различных источников, не увязываются с маминым рассказом, достоверность которого для меня очевидна. Мелкие подробности быта и событий, о которых упоминает мама, а может быть, именно они, очень убедительны своей безхитростной простотой. От этих трогательных мелочей душа плачет и радуется, обретает способность различать добро и зло, и тают в ней нагромождения ложных убеждений и понятий, так долго внушаемых.
Мама родилась в крестьянской семье и первые десять лет своей жизни, с 1921 по 1931 год, прожила в родительском доме. Дом жил степенной нехлопотливой жизнью, сохраняя уклад и порядок дореволюционных времен. Все в нем было устроено просто, удобно и красиво. Внешние устои отражали внутреннюю суть обитателей дома: все было строго подчинено их трудовым и духовным нуждам. Удивительной для меня новостью оказалось, что бедности и нужды в доме не было, крестьянская семья жила в достатке, трудом добывая все необходимое. Из поколения в поколение передавались навыки ведения крестьянского хозяйства, секреты ремесел, которыми занимались зимой. Труд был привычкой, необходимостью и радостью. Но сутью всего строя жизни в семье была вера православная, это проявлялось в устройстве дома, во взаимоотношениях между членами семьи. Из маминых воспоминаний я выбираю странички о ее жизни в отчем доме:
"У кого детей много, тот не забыт от Бога"
"Мое детство прошло в Тверской деревне. Летом папа — Василий Иванович и мама — Ирина Ивановна занимались крестьянским трудом, зимой шили обувь, и папа возил ее продавать в город. У нас был твердый уклад семейной жизни, в основе которой лежал труд. Но глубинным, невидимым стержнем жизни нашей семьи были вера, молитва и любовь. Нас у родителей было трое: мой старший брат Коля, моя младшая сестра Оля и я. С раннего детства нас приучали к порядку: в одно время вставать, ложиться спать, отдыхать, играть. Все наши вещи лежали, стояли, висели на своих местах. Папа сделал нам маленькие грабли, цеп, ворошилки, чтобы удобно было работать: мы помогали сушить сено, жать рожь, овес, копать картофель, молотить цепами снопы.
"Двор, что город, изба, что терем"
Жили мы в двухэтажном бревенчатом доме, обшитом тесом и покрытом железной крышей, которые были выкрашены в темно-красный цвет, а резные наличники — в белый. Двухэтажные дома в нашей деревне не были редкостью. Только несколько семей жили бедно. Хозяин одной из них, я помню, целыми днями сидел на завалинке и играл на гармошке. А некоторые семьи еще не успели встать на ноги, потому что у них было много маленьких детей.
В нашем доме было три входа: один — парадный, с двустворчатыми дверями, с широкой лестницей, ведущей на второй этаж; второй — с противоположной стороны с такой же лестницей. Перила на лестницах поддерживались фигурными столбиками, которые мне часто приходилось мыть. Третий вход был через голдарейку — большую открытую веранду под общей крышей дома. Второй этаж делился на две половины: летнюю и зимнюю. Наверху — парадные комнаты с изразцовыми печами, отдушины на которых закрывались медными крышечками, начищенными до блеска, висевшими на цепочках. В летних комнатах стены были деревянные, вытесанные, желтые: остальные комнаты — внизу и наверху — оклеены светлыми обоями с золотыми разводами. В летней половине висели тюлевые занавески, в зимней — белые с кисточками. Столы наверху покрывались белыми скатертями. Комнаты внизу содержались попроще, столы накрывали клеенкой, темные занавески спускались на всю высоту окна. Здесь принимали странников и нищих, им стелили свежую солому, давали домотканые простыни, одеяла, подушки.
Во всех комнатах на божницах стояли иконы в киотах, украшенные восковыми цветами, белыми льняными полотенцами с вышивкой и кружевом. Перед иконами горели лампады. В зале висела большая фотография Иоанна Кронштадтского в раме под стеклом и три картины, объединенные одним евангельским сюжетом: Голгофа. В доме были книги, больше религиозные: Библия, Евангелие на русском и церковнославянском языках, Закон Божий, книга о Страшном Суде, жития святых, молитвословы, календари церковные, святцы. Помню книгу об Иоанне Кронштадтском с красивыми портретами и цветными иллюстрациями. Были географические книги с картинками, мы с сестрой любили их рассматривать. Папа с мамой читали книги по праздникам, а иногда рано утром и вечером.
У нас, детей, был деревянный сундучок с игрой: выточенные из дерева посеребренные и позолоченные человечки, церковь, ворота, ограда, колокольня. Можно было составить церковный приход.
Лишних вещей в доме не было, но в буфете стояла фарфоровая посуда для гостей, а на столе — большой самовар на красивом подносе. В праздники на стол ставили медную полоскательницу для рук. Гостям подавали льняные вышитые полотенца. В будни же ели из общей, чаще всего глиняной посуды. Бывало, едим суп, а мясо никто не вылавливает, пока папа не скажет: "Таскать!"
"Дом не велик — да лежать не велит"
К коридору первого этажа примыкал хлев во всю длину дома. Туда можно было пройти, не выходя на улицу. В хлеву стояли — лошадь, корова, там же размещались овчарня и курятник. Свиней не держали. Зимой для новорожденного теленка разбирали несколько половиц в углу прихожей, и он там жил в тепле первое время.
Перед домом находился палисадник, огороженный темно-красным штакетником с резным верхом. Здесь росли рябины, сосны, кусты сирени и две березы, между которыми висели качели для детей. До сих пор запах цветущей сирени из детства — мой любимый запах… За домом стояли баня с двумя предбанниками и дровяник, дальше начинался сад. Между яблонями укрылись ульи и домик, где хранилось все необходимое для ухода за пчелами: рамки, сетки, дымарь. В уголке сада между двумя соснами были посажены лесные ягоды: брусника, черника, земляника, клюква, малина. Мы, дети, очень любили этот уголок. За садом выстроились сарай, амбар и житница. Был у нас и хороший погреб для хранения летом молока, мяса, масла. В конце зимы его заполняли кусками льда. Погреб был с крышей, дверью, вниз вела лестница.
"Не по дому господин, а дом по господину"
Папа был труженик: он умел пахать, косить, делать сани, плести корзины и лапти, шить обувь. Для того, чтобы сшить хорошие сапоги, говорил папа, сапожник должен знать 99 операций. Вопреки расхожему мнению, что "сапожник ходит без сапог", наша семья носила удобную красивую обувь, которую шил папа. Слова "пьет как сапожник" тоже были не про папу и вызывали у меня удивление. В деревне папу уважали, звали по имени-отчеству, он был церковным старостой. Папа был умным, трудолюбивым, умел слушать собеседника, понимал добрую шутку. В доме никогда не употребляли бранных выражений, даже слов "дурак" и "черт".
"Хозяюшка в дому — оладышек в меду"
Дом содержался в чистоте и порядке: мама вставала рано утром, кормила животных, доила корову, топила русскую печь, готовила завтрак, обед и ужин. Я и сейчас удивляюсь, как только мама успевала все сделать. Она была хорошей хозяйкой: готовила, вязала, вышивала, косила, помогала папе в сапожном деле, обшивала всю семью. Папе и моему старшему брату она шила рубашки и штаны, нам с сестрой — платья, белье и даже пальто. А папе с мамой пальто шили настоящие портные и жили в это время у нас. Потом шли обшивать соседей и жили уже у них. Конечно, пока мы были маленькие, маме трудно было управляться одной, поэтому на лето брали работницу. Работала она вместе с мамой, ели мы за одним столом, жили как одна семья. Я помню двух таких женщин-карелочек, Шуру и Лену, работавших у нас в разное время. Приезжая на заработки, они старались попасть именно в наш дом.
А еще мама хорошо знала Библию, и в праздничные дни рассказывала соседкам разные истории из Книги книг. Рассказывала как сказительница, протяжным голосом. Мама знала много сказок и стихов, помнила наизусть молитвы и нас учила. В церковь она ходила к обедне, а мы, стоя на службе с утра, ждали, когда мама придет и принесет нам испеченные рано утром пирожки.
Папа очень жалел и берег маму. Они жили в большом согласии и были для нас идеальным примером семейной жизни. Мы очень любили своих родителей и слушались их безпрекословно.
"Пришла беда — отворяй ворота"
В 1931 году, когда мне было десять лет, нас раскулачили: отобрали полдома, описали вещи, папу "лишили голоса", и всех нас стали звать "лишенцами". Опись проводили самые большие деревенские лодыри: вещи увезли на нашей же лошади, по дороге уронили швейную машинку и разбили. Наше хозяйство обложили "твердым заданием": присылали повестки, чтобы мы везли хлеб на приемный пункт. Бывало, папа еще не вернулся из одной поездки, а уж приносят новую повестку. Так вывезли все, даже оставленное для фуража зерно. Вскоре папу арестовали и отправили на год в ссылку, а потом в тюрьму. Но он успел отвезти нас в город. Приехали с тем, что уместилось на телеге. Нас приютила семья маминой сестры. Спасибо тете Даше и дяде Илье за это, ведь у них самих было четверо детей.
И вот мы вчетвером, без папы, стали жили в восьмиметровой комнате под лестницей, посредине которой стояла русская печь. Есть было нечего. Мама ходила на базар и выменивала на еду вещи: то блузку свою на хлеб выменяет, то ножи, то вилки, то тарелки… Все, что давала нам тетя Даша, мы съедали в одну минуту. Помню, как с сестрой грызли пыльные сухари, которые она сняла нам с чердака. За какое-то количество муки мама отдала тете Даше часики, которые берегла для меня.
В школе я сидела за одной партой с Капой — дочкой тети Даши. Капа очень хорошо одевалась, ей часто покупали новые платья, красивые шапочки и шарфики. Она носила на руке часики, те самые, которые мама берегла для меня. И хотя в глубине души, по-детски, мне это было неприятно, я не завидовала Капе. Мы смирились со своей судьбой и рады были, что нам ничего не угрожает. А с Капой мы дружили, она была моей лучшей подругой.
"Не надобен и клад, коли у мужа с женой лад"
Года через два, когда папа, уже больной, вернулся из заключения, нам стало полегче, он поступил на работу в артель обувщиков, и мы переехали на другую квартиру. Конечно, у папы с мамой болела душа о детях и они делали для нас все, что могли. Бывало, встанем утром, а папа всю нашу обувь с вечера отремонтирует, начистит до блеска и поставит в рядок перед входом. Моей подруге, которая заходила за мной по дороге в школу, очень нравилось, как заботится обо мне моя мама. Она говорила, что ее родители так о детях не безпокоятся…
Я думаю, что папа с мамой верно понимали многое из происходящего и стойко переносили выпавшие им испытания. Помню, мы с мамой пошли на отобранную половину нашего дома, нам разрешили забрать часть вещей, а там уже устроили "красный уголок" и повесили большой портрет Ленина во весь рост. Мама плюнула в его сторону и сказала: "Антихрист!" В то страшное время многие поколебались в вере, но мама говорила: "Хоть режьте меня, а я все равно скажу, что Бог есть!" А однажды мама сказала мне: "Если наступит такое время, когда нельзя будет носить крест на шее, то ты себе хотя бы пуговки на платье пришивай крестиком". Каждое воскресенье и в праздники мы шли в церковь. Папа с мамой не отступили от этого правила до самой своей смерти. Спустя некоторое время после нашего переезда в город до нас дошла весть, что осиротевший без хозяина наш дом сгорел. Но хотя мы теперь были бездомные, скитались по чужим углам и голодали, я не помню, чтобы папа с мамой жаловались на свою судьбу. Мы благодарили Бога за то, что мы вместе, живы и здоровы".
† † † Я переворачиваю еще страничку. С семейной фотографии на меня смотрят спокойные и строгие глаза дедушки и немного печальные — бабушкины. Их непривычные к праздности руки неприкаянно лежат на коленях. У меня сжимается сердце: никто из них не знает того, что знаю я: семье еще предстоит принести огромную жертву. В 1939 году бабушка похоронит мужа, моего дедушку. А в конце войны она получит извещение о том, что ее любимый единственный сын Коля, служивший в танковых войсках, пропал без вести. Последнее письмо от него датировано августом 1941-го. Оно пронизано любовью к маме и сестрам. С первых дней войны он верил в победу.
…Я вглядываюсь в фотографию и мне кажется, что я должна дать ответ на вопрошающий взгляд этих дорогих мне людей. Я понимаю, что этот взгляд — не с мертвой фотографии, он уже — из Вечности. Вот только — что я отвечу?..
Лариса КАЛЮЖНАЯ, СПб
Все статьи взяты с сайта "Православный Санкт-Петербург"
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 4
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
) 
Главком не даст соврать: немало времени я потратила на походы по разным "женским" форумам и гостевым с целью привлечения к нам представительниц прекрасного пола. Слава Богу, что потихоньку на нашем форуме все налаживается. 
С маленькой их, с маленькой! 
- участник сейчас на форуме
