Эти странные и ни в какие конвенции не вписывающиеся сцены насилия и беспричинного глума словно бы вспарывали ровное струение букв, разрушали стереотипы восприятия и очищали русскую словесность от накипи и омертвелых наслоений.
То есть они нужны были не сами по себе, но как элемент «отстранения», как знак серьезной культурной работы. Сорокин бесстрашно расчищает авгиевы конюшни гладкописи, поворачивая литературу к ее творческой и антитоталитарной сути.
Однако диссидентство Сорокина имеет не политический и не социальный характер, его расхождения «с советской властью» имеют эстетический характер. За что, собственно говоря, писатель и получает от всех этих «Идущих вместе», радеющих абстрактной духовности.
Сорокин учит нас непрямому и нелобовому чтению. Сорокин показывает, что за, казалось бы, главным сюжетным слоем находятся метафизические бездны и прозрения такого масштаба, что дух захватывает.
Ибо литература не является для него самоцелью. Куда важнее воспользоваться литературной формой для решения бытийственных проблем.
Хотя, конечно, и литература тоже. Когда Сорокина вызвали на допрос по поводу обвинений в порнографии, он сказал следователю, что порнография в его произведениях действительно имеет место – потому что у него «буквы трахаются».
Именно поэтому важен так же, как Солженицын, освободитель и раскрепоститель подувядшей, но все еще великой Русской Литературы.
Ничто так не разрушает культуру, как пафос.
Снимая его, разрушая коросты большого стиля, Сорокин делает большое и правильное дело.
Ведь усилия Владимира Сорокина при всей парадоксальности его деяний как раз и направлены на утверждение ее непреходящего величия: его стилистические эксперименты можно сравнить с прививкой против бактерий, повышающих иммунитет и приводящих литературный процесс к медленному выздоровлению.
Литературный ландшафт с его помощью изменился до неузнаваемости.
Больше нельзя делать вид, что Сорокина не существует.
Больше нельзя писать так, как раньше.
Сорокин стоит у истоков новой русской литературы, возникающей в обществе, устремленном к внутренней и внешней свободе.
Переориентация с классовых ценностей на общечеловеческие радости частного существования – вот что записано в главных приоритетах нашей эпохи.
Мы учимся жить своей собственной, приватной жизнью.
Именно поэтому Сорокин, очень часто подчеркивающий терапевтический характер своей деятельности (мол, лечу сам себя тем, что пишу, на бумаге избывая комплексы и травмы), так восстребован.
Постоянные медиальные заварушки вокруг его имени говорят о том, что Сорокин бьет не в бровь, а в глаз, точно диагностируя современное состояние. И кто ему в этом может составить конкуренцию?
Если только Виктор Пелевин.
А кроме того, книги Сорокина интересно читать.
Он большой и оригинальный выдумщик. У него своеобычный юмор и подлинное метафизическое наполнение.
Когда-то, много лет назад, я написал, что Сорокин – религиозный художник.
Тогда это утверждение прозвучало как преувеличение.
С каждой новой книгой религиозный пафос творчества Владимира Сорокина становится все более и более очевидным.
Сегодня Владимир Сорокин празднует полувековой юбилей, находясь на пике формы.
Долгие-долгие лета! Новых и новых книг!
http://www.vzglyad.ru/columns/2005/8/10/3542.html